Лично я хожу на службу только потому, что она меня облагораживает.

    Если бы не было статистики, мы бы даже не подозревали о том, как хорошо мы работаем.

    Без статистики вообще не жизнь...так, каторга...

    Мы называем её «наша мымра». Конечно, за глаза.

     — Зачем ты ел пластилин?!
     — А я его с сахаром ел!

    А это Шура — симпатичная, но, к сожалению, активная. Когда-то её выдвинули на общественную работу и с тех пор никак не могут задвинуть обратно.

    Она в принципе не знает, что на свете бывают дети. Она уверена, что они появляются на свет взрослыми, согласно штатному расписанию, с должностью и окладом.

    — Каждая новая метла расставляет везде своих людей.

    — Надеюсь, ты мой человек?
     — Конечно! Правда, до этой минуты я был ничей.

     — Вы купили новые сапоги, Вера?
     — Да вот ещё не решила, Людмила Прокофьевна. Вам нравится?
     — Очень вызывающие. Я бы такие не взяла. А на вашем месте интересовалась бы сапогами не во время работы, а после неё.
     — Значит, хорошие сапоги, надо брать.

     — Она немолодая, некрасивая, одинокая женщина…
    — Она не женщина, она директор.

    Возьмём, к примеру, опята. Они растут на пнях. Если придёшь в лес и тебе повезёт с пнём, то можно набрать целую гору… пней… ой, опят…

     — Я когда её вижу, у меня прямо ноги подкашиваются.
     — А ты не стой, ты сядь!

    Сигаретку, спичку, коробок?
   
    Ну, всё, Новосельцев, Ваше дело труба.

    Здравствуйте… Прокопья… Людмиловна…

     — Меня вчера муха укусила.
     — Да. Я это заметила.
     — Или я с цепи сорвался.
     — Это уже ближе к истине.
     — Значит, я с цепи.
     — Почему вы всё время виляете? Что вы за человек? Я не могу вас раскусить!
     — Не надо меня кусать! Зачем раскусывать?
     — Вы утверждали, что я чёрствая!
     — Почему? Мягкая!
     — Бесчеловечная!
     — Человечная!
     — Бессердечная!
     — Сердечная!
     — Сухая!
     — Мокрая!

    — Мы вас любим… в глубине души… где-то очень глубоко…
    — Очень глубоко! Так глубоко, что я этого даже не замечаю!

    — А мне ведь только тридцать шесть.
    — Как тридцать шесть?
    — Да-да. Я моложе вас, Анатолий Ефремович. А на сколько я выгляжу?
    — На тридцать… пять.
    — Опять врёте, товарищ Новосельцев!

     — Верочка, будет вам пятьдесят лет — вам тоже соберём!
     — Я не доживу, я на вредной работе.

    У нашего руководства, то есть у меня, родилась, как ни странно, ням-ням, мысль: назначить вас, одного из ведущих работников отечественной статистики — чё там скрывать, ха-ха-ха! — начальником отдела лёгкой промышленности. Лё-ёгенькой промышленности.

    Именно обувь делает женщину женщиной.

    Значит, неудачные ноги, Людмила Прокофьевна, надо прятать.!
    — Куда!?
    - Под макси!

     — Сейчас парики не носят, так?
    — Ну и слава Богу, я считаю. Куда лучше так… это… живенько, правда? А то как дом на голове!
    — Ну, если живенько, то лучше.

    — Что отличает деловую женщину от… женщины?
    — Что?
    — Походка! Ведь вот… как вы ходите!
    — Как?!
    — Ведь это уму непостижимо! Вся отклячится, в узел вот здесь вот завяжется, вся скукожится, как старый рваный башмак, и вот — чешет на работу, как будто сваи вколачивает!
    В женщине должна быть загадка! Головка чуть-чуть приподнята, глаза немножко опущены, здесь всё свободно, плечи откинуты назад. Походка свободная от бедра. Раскованная свободная пластика пантеры перед прыжком. Мужчины такую женщину не пропускают!

    — Ну, понимаете, можно, конечно, и зайца научить курить. В принципе ничего нет невозможного.

    Людмила Прокофьевна, где вы набрались этой пошлости? Вы же виляете бёдрами, как непристойная женщина!

    Это не лошадка, это мамонт какой-то. Давайте приедем уже!

     — Положите лошадь.
     — Мне не тяжело. Я сильный.
     — Поставьте лошадь! Что вы! Она же тяжёлая. Что вы в неё вцепились?!
     — Я с ней сроднился.

    — Вы же непьющая.
    — Как это непьющая? Очень даже… почему же? От хорошего вина не откажусь...

    — Представляете, Бубликов умер!!
    — Как умер? Почему умер? Я не давала такого распоряже… Как умер?
     — По 50 копеек, Новосельцев. Сдавайте деньги. На венок и на оркестр.
    — Ну да, если сегодня ещё кто-нибудь умрёт или родится, я останусь без обеда.

    Ну вон же она сидит, в жутких розочках!

    Понимаете, Бубликов умер… а потом он не умер…
    Умрёт ли он ещё раз — неизвестно, а цветы пропадают. Шура дёргает их из Бубликова и… ой, то есть из венка из-под Бубликова, делает букеты и дарит женщинам.

     — Где у вас тут дверь…?
     — Где надо, там и дверь!

     — А меня вообще сослали в бухгалтерию!
     — Да на тебе пахать надо!

    Идите вы… в бухгалтерию!!!

     — Мало того, что вы враль, трус и нахал, — вы ещё и драчун!
     — Да, я крепкий орешек!

    Вот смотрю я на вас, Верочка, и думаю: будь я полегкомысленнее, я бы… ух!!!

     — А как вам моя причёска?
     — Умереть — не встать!
     — Я тоже так думаю.

     — Ты знаешь, я понял, из-за чего мы с тобой разошлись: нам нужен ребёнок!
     — Ты хочешь, чтоб у нас был ребёнок?
     — Да! И как можно скорее!
     — Но я не могу сейчас. До конца работы ещё два часа и Калугина тут… Я не могу уйти!

     — Пишите, пишите!
     — Не торопите меня, я не пишущая машинка!

    Поставьте Веру на место! И не трогайте больше руками!